Командир кивает.

— Следуйте за мной. И пожалуйста, заткните ему чем-нибудь рот. Нам не нужны какие-либо инциденты.

Солдат снова отдает честь, и спустя секунду мне в рот суют какую-то ткань.

Мы идем по длинным коридорам. Снова проходим мимо двойных дверей с красным символом. Потом еще несколько охраняемых дверей с большими стеклянными окнами. У меня кружится голова. Знак биологической опасности… мне нужно подтвердить свою догадку, с кем-то поговорить. От обезвоживания у меня сжимается желудок, я сгибаюсь пополам, меня тошнит. Солдаты не сбавляют шаг. Командир Джеймсон не оборачивается.

Через стеклянные двери тут и там я вижу кричащих, прикованных к стенам людей. Судя по лохмотьям униформ, это военнопленные из Колоний. А вдруг Джон тоже находится в одной из этих комнат? Что с ним будут делать?

Спустя целую вечность мы заходим в главный зал с высоким потолком. Снаружи толпа скандирует что-то неразборчивое. У ряда дверей, ведущих на улицу к передней части здания, выстроились солдаты.

Когда мы выходим наружу, меня ослепляет свет, и я слышу крики сотен людей. Командир Джеймсон поднимает руку, потом поворачивается вправо и позволяет солдатам вытащить меня на платформу. Теперь я наконец вижу, где нахожусь. Перед зданием ФБР, в сердце Баталла, военного сектора Лос-Анджелеса. Головы огромной толпы народа обращены ко мне. Толпу сдерживает и патрулирует почти равный ей по величине отряд вооруженных солдат. Я и не знал, что так много людей захотят посмотреть на меня вживую. Поднимаю голову как можно выше и замечаю на соседних зданиях огромные экраны. Все они показывают мое лицо в увеличении. Под каждым из них лихорадочно бегут строки новостей.

Я всматриваюсь в свое лицо на экранах. Грязное, окровавленное и безжизненное. В солнечном свете мои волосы кажутся совершенно белыми. Несколько прядей завешивают мне глаза, чего я почти не замечал раньше. Одна из прядей выкрашена кровью в темно-красный. Наверное, у меня разбита голова.

На секунду я даже рад, что мамы нет в живых и она не видит меня таким.

Солдаты торопливо тащат меня к цементному возвышению в центре платформы. Справа от меня за кафедрой ожидает судья в алой мантии с золотыми пуговицами. Рядом с ним стоит командир Джеймсон, а подле нее — Девчонка. Она снова разодета в униформу, такая настороженная и бесподобная. Ее безразличное лицо обращено к толпе, но один раз — всего лишь раз — Девчонка поворачивается и смотрит на меня. Ее спокойствие дает трещину. Она поспешно отворачивается.

— К порядку! Призываю вас к порядку! — хрипит голос судьи сквозь динамики экранов, но толпа продолжает кричать. Солдаты отталкивают людей назад. Весь первый ряд забит репортерами, которые суют свои камеры и микрофоны в мою сторону. Я пристально смотрю на них.

В конце концов один из солдат выкрикивает команду. Я перевожу взгляд на него. Это молодой капитан, который застрелил мою мать. Его солдаты делают несколько выстрелов в воздух. Толпа успокаивается. Спустя пару секунд тишины судья поправляет очки.

— Благодарю за содействие, — начинает он. — Сегодняшнее утро довольно жаркое, поэтому с приговором затягивать не будем. Как видите, наши солдаты здесь и ясно дают понять, что во время процедуры нужно сохранять спокойствие. Начнем с оглашения событий позавчерашнего вечера, когда в шестнадцать тридцать по тихоокеанскому времени пятнадцатилетний преступник по имени Дэй был арестован и взят под стражу.

Толпа одобряюще гудит. Но не так громко, как я того ожидал, среди прочего я слышу кое-что удивительное. Гул неодобрения. Некоторое — многие — люди в толпе не стали поднимать кулаки в воздух. Полицейские надели наручники на одного из самых громких протестующих и уволокли его прочь.

Солдат рядом со мной бьет меня стволом винтовки по спине, заставляя упасть на колени. Как только раненая нога касается цемента, я кричу со всей мочи. Ткань во рту все заглушает. Боль ослепляет меня. Распухшая нога дрожит от удара о бетон, и я чувствую, как бинты снова пропитываются свежей кровью. Я почти падаю на землю, но солдаты хватают меня за плечи. Я смотрю на Девчонку, при виде меня она вздрагивает и опускает глаза. Возможно, от боли я сошел с ума, но я вижу в ее лице сострадание.

Судья не обращает внимания на волнение в толпе. Он зачитывает список моих преступлений.

— Учитывая прошлые тяжкие преступления обвиняемого, в особенности касающиеся славного народа Республики, суд Калифорнии выносит следующий вердикт. Дэй приговаривается к смерти…

Толпа снова бушует. Солдаты оттесняют людей назад.

— …путем расстрела. Приговор будет исполнен по прошествии шести дней, начиная с сегодняшнего, двадцатого декабря в шесть утра по тихоокеанскому времени в безлюдном месте…

Шесть дней. Как мне успеть спасти братьев? Терпя боль в ранах, я поднимаю голову и смотрю на толпу.

— …Казнь будет транслироваться по всему городу. Граждане должны оставаться бдительны и сразу же сообщать о любой преступной или подозрительной активности до или после казни…

Они хотят сделать меня примером для других.

— …уличной полиции или в ближайший полицейский участок. На этом судебное заседание объявляется закрытым.

Судья поднимается и покидает кафедру. Люди все еще пытаются пробить солдатский строй. Они кричат, радуются, выказывают недовольство. Меня снова ставят на ноги. Прежде чем меня волокут обратно в Баталла-Холл, я замечаю на себе взгляд Девчонки. Выражение ее лица кажется пустым… но за этой пустотой что-то вспыхивает. Всего лишь на секунду, а затем пропадает. «Я должен ненавидеть тебя за все, что ты сделала», — думаю я. Но она смотрит так, что у меня не получается.

После вынесения приговора командир Джеймсон и солдаты не отводят меня обратно в камеру. Мы даже не заходим в коридор со стеклянными и запечатанными дверями. Вместо этого меня затаскивают в лифт, который держат цепи с огромными шестернями, и мы долго поднимаемся вверх. Лифт доставляет нас на крышу двенадцатиэтажного здания Баталла-Холл, где тени соседних зданий не способны защитить нас от солнца.

Командир Джеймсон ведет солдат к круглой платформе в центре крыши с привинченными тяжелыми цепями. Девчонка держится позади. Спиной я чувствую ее взгляд. Мы встаем в центр платформы, и солдаты заковывают мои руки и ноги цепями.

— Держать его здесь в течение двух дней, — слышу я от командира Джеймсон.

Солнце уже обожгло мне глаза, и весь мир купается в алмазной дымке. Солдаты меня отпускают. Я опускаюсь вниз на ладони и здоровое колено, слышится звон цепей.

— Агент Айпэрис, будьте бдительны. Проверяйте его время от времени, убедитесь, чтобы преступник не умер до казни.

— Есть, мэм, — отвечает Девчонка.

— Ему разрешено давать одну кружку воды в день. Один раз покормить. — Командир улыбается и поправляет перчатки. — Если пожелаете, можете проявить изобретательность. Например, заставить преступника умолять вас дать воды.

— Есть, мэм.

— Хорошо. — Командир Джеймсон переводит взгляд на меня. — Похоже, вы наконец стали вести себя подобающе. Лучше поздно, чем никогда. — Затем командир вместе с Девчонкой уезжают на лифте, оставив на страже солдат.

Полдень проходит спокойно.

Я то теряю сознание, то снова вижу мир. Раненая нога пульсирует в ритм сердцу, иногда быстрее, иногда медленнее, а порой так сильно, что кажется, я умру. При каждом движении губы трескаются. Я думаю, где может находиться Иден: в лаборатории Центральной больницы, медицинском отделе Баталла-Холл или в поезде, который направляется к фронту. Что с ним будут делать? Уверен, Иден жив. Республика не убьет его раньше чумы.

Но Джон. Что сделают с ним, я могу лишь догадываться. Они могут использовать его, чтобы шантажировать меня для получения еще какой-то информации. Возможно, нас казнят в одно и то же время. Или Джон уже мертв. Эта мысль ножом полоснула по сердцу. Когда Джон пришел за мной после Испытания и увидел меня в поезде вместе с остальными провалившимися, он боялся больше никогда меня не увидеть. После побега из лаборатории я взял привычку наблюдать за своей семьей издалека и иногда видел, как Джон сидит за обеденным столом и, закрыв лицо руками, рыдает. Джон никогда этого не говорил, но, думаю, он во всем винит себя. Считает, что должен был лучше защищать меня. Помогать мне учиться. Делать что-нибудь, хоть что-нибудь.